Главная » Умные статьи » Эрих Мария Ремарк. » «Чёрный обелиск» Эрих Мария Ремарк |
«Чёрный обелиск» Эрих Мария Ремарк
Эрих Мария Ремарк. «Чёрный обелиск» Эрих Мария Ремарк
В первое время вся эта путаница сбивала меня с толку, но теперь я привык. Тогда я еще держался общепринятых взглядов на душевные болезни и непременно представлял себе при этом продолжительные припадки буйства, попытки совершить убийство, бессмысленно лепечущий идиотизм — и тем поразительнее выделялась на фоне таких картин Женевьева. Вначале я едва мог поверить, что она больна, настолько постоянная путаница имен и лиц казалась у нее игрой, — иногда и теперь еще кажется, — но потом я понял, что за хрупкими построениями ее фантазии все же беззвучно притаился хаос. Его еще нет, но он подстерегает ее, и это придает Изабелле особое обаяние, тем более что ей всего двадцать лет и болезнь делает ее иногда трагически прекрасной. — Идем, Рольф, — говорит она и берет меня под руку. Я еще раз пытаюсь освободиться от ненавистного имени и заявляю: — Я не Рольф, я Рудольф. — Ты не Рудольф. — Нет. Я Рудольф, Рудольф-единорог. Однажды она меня так назвала. Но мне не везет. Она улыбается, как улыбаются ребяческому вздору. — Ты не Рудольф, и ты не Рольф. Но и не тот, за кого ты себя принимаешь. А теперь пойдем, Рольф. Я смотрю на нее. И на миг у меня опять возникает ощущение, что она не больна, а только представляется больной. — Это скучно, — говорит она. — Отчего ты непременно хочешь всегда быть тем же самым? — Да, отчего? — повторяю я удивленно. — Ты права: почему человек так стремится к этому? Что нам непременно хочется сохранить в себе? И почему мы о себе такого высокого мнения? Она кивает. — И ты, и доктор! Но ведь в конце концов ветер все развеет. Почему вы не хотите этого признать? — Доктор тоже? — спрашиваю я. — Да, тот, кто себя так называет. Чего только он от меня не требует! А ведь сам решительно ничего не знает. Даже того, какая бывает трава ночью, когда на нее не смотришь. — А какая же она может быть? Наверно, серая или черная. И серебряная, если светит луна. Изабелла смеется. — Ну, конечно! Ты тоже не знаешь. В точности как доктор. — Так какая же она бывает? Изабелла останавливается. Порыв ветра проносится мимо нас, а с ним вместе — пчелы и аромат цветов. Ее желтая юбка надувается парусом. — Травы тогда просто нет, — заявляет она. Мы идем дальше. Пожилая женщина в больничном халате проходит мимо нас по аллее. Лицо у нее красное и блестит от слез. Двое растерявшихся родственников идут рядом с ней. — А что же тогда есть вместо травы? — Ничего. Только когда взглянешь, она тут как тут. Иной раз, если очень быстро обернешься, можно это уловить. — Что именно? Что ее нет? — Не это, а то, как она стремглав возвращается на место — трава и все, что позади нас. Предметы — точно слуги, которые ушли на танцы. Все дело в том, чтобы обернуться очень-очень быстро, и тогда успеешь еще увидеть, что их нет… Иначе они уже окажутся на месте и прикинутся, будто никогда и не исчезали. — Кто, Изабелла? — спрашиваю я очень бережно. — Предметы. Все, что позади тебя. Оно только и ждет, чтобы ты отвернулся и можно было бы исчезнуть! В течение нескольких секунд я обдумываю ее слова. Вероятно, это такое ощущение, словно у тебя за спиной постоянно раскрытая бездна. — А меня разве тоже нет, когда ты отвертываешься? — И тебя тоже. Ничего нет. — Ах так, — отвечаю я с некоторой обидой. — Но ведь для себя-то я все время тут? Как бы я быстро ни обернулся. — Ты повертываешься не в ту сторону. — Разве и при этом есть разные стороны? — Для тебя есть, Рольф. Я опять вздрагиваю от ненавистного имени. — А ты сама? Как обстоит дело с тобой? Она смотрит на меня и рассеянно улыбается, словно мы совсем незнакомы. — Я? Меня же вообще здесь нет! — Вот как! Но для меня ты все-таки здесь! Выражение ее лица меняется. Она снова узнает меня. — Правда? Почему ты не повторяешь мне этого как можно чаще? — Я же твержу тебе это постоянно. — Недостаточно. — Она прислоняется ко мне. Я чувствую ее дыхание и сквозь тонкий шелк платья — ее грудь. — Всегда недостаточно, — говорит она, вздохнув. — Почему этого никто не понимает? Эх вы, статуи! Статуи, мысленно повторяю я. Что же мне еще остается? Я смотрю на нее, она прекрасна, она меня волнует, она влечет к себе, каждый раз, когда мы вместе, словно тысячи голосов начинают говорить по проводам моих артерий, а потом все вдруг обрывается, как будто все их неправильно соединили, я чувствую растерянность, и в душе остается только смятение. Душевнобольную женщину нельзя желать. А если кто-нибудь и способен, то я лично не могу. Это все равно, что желать куклу-автомат или женщину, находящуюся под гипнозом. И все-таки ее близость волнует меня. Зеленые тени, лежащие на аллее, расступаются — и перед нами залитые солнечным светом клумбы с цветущими тюльпанами и нарциссами. — Надень шляпу, Изабелла, — говорю я. — Врач настаивает, чтобы ты прикрывала голову. Она бросает шляпу в цветы. — Врач! Мало чего он хочет! Он и жениться на мне хочет, но сердце у него отощавшее. Он просто потный филин. Не думаю, чтобы филин мог потеть. Но образ все-таки убедительный. Изабелла ступает, словно танцовщица, среди тюльпанов и садится посреди клумбы. — А вот их ты слышишь? — Конечно, — заявляю я с облегчением. — Каждый их услышит. Это колокола. Они звучат в фа-диез мажоре. — Что такое фа-диез мажор? — Такая тональность. Самая пленительная из всех тональностей. Она раскидывает широкую юбку среди цветов. — А во мне они теперь звонят? Я киваю и смотрю на ее узкий затылок. Ты вся полна звоном, думаю я. Она срывает тюльпан и задумчиво разглядывает раскрывшийся цветок и мясистый стебель, на котором каплями выступает сок. — Вот это совсем не пленительно. — Хорошо, пусть колокола звонят в до мажоре. — Непременно в мажоре? — Это может быть и минор. — А не может быть и то и другое одновременно? — В музыке не может, — говорю я, загнанный в тупик. — В ней существуют известные принципы. Либо одно, либо другое. Или одно после другого. — Одно после другого! — Изабелла смотрит на меня с легким презрением. — Вечно ты находишь отговорки, Рольф. Отчего? — Да я сам не знаю. Мне самому хотелось бы, чтобы было иначе. Она вдруг встает и отшвыривает тюльпан, который держала в руках. Одним прыжком она оказывается на дорожке и решительно отряхивает платье. Потом приподнимает его и рассматривает свои ноги. На ее лице гримаса отвращения. — Что случилось? — испуганно спрашиваю я. Она указывает на клумбу: — Змеи. Я смотрю на цветы. — Нет там никаких змей, Изабелла. — Есть! Вон они! — И она указывает на тюльпаны. — Разве ты не видишь, чего они хотят? Я сразу почувствовала. — Ничего они не хотят. Цветы как цветы, — тупо настаиваю я. — Они ко мне прикоснулись! — Изабелла дрожит от омерзения и все еще не сводит глаз с тюльпанов. Я беру ее за плечи и повертываю так, что клумбы ей больше не видно. — Теперь ты отвернулась, — говорю я. — Теперь их тут уже нет. Ее грудь бурно вздымается. — Не пускай их ко мне! Растопчи их, Рудольф! — Да их уже нет. Ты отвернулась, и они исчезли. Как трава ночью и все предметы. Она прислоняется ко мне. Я вдруг перестаю быть для нее Рольфом. Она прижимается лицом к моему плечу. Ей ничего не нужно объяснять: теперь я — Рудольф и должен это понимать.
ВДОХНОВЕНИЕ, Отрывки, ЭТО ИНТЕРЕСНО, Больше чем слова, Больше чем фото, ЖИЗНЬ.
| ||
Просмотров: 2339 | |